| К свежему номеру |
Юбилей Возвращение Владимира Высоцкого
Александр СВЕШНИКОВ Как мне представляется, до безвременной кончины Высоцкого летом 1980 года, у каждого, кто так или иначе знал его творчество, был свой Высоцкий. И причина этому – не его художническая универсальность, а результат общественного незнания, непонимания, неприятия и откровенного политического гонения.
Для тех, кто слушал его хрипловатый баритон на много раз переписанных магнитофонных лентах или на рентеновских пленках ужасного качества, – это был автор и исполнитель, в первую очередь, блатных песен раннего периода его творчества. Для тех же, кто имел счастье приобрести редко издававшиеся массовым тиражом малоформатные пластинки – это был поэт-бард, писавший песни для кинофильмов и спектаклей театра на Таганке, а также удивительно проникновенные лирические песни. А для тех, кому посчастливилось побывать на его концертах, – это был не только бард универсального жанра, но еще и умный, вдумчивый и думающий человек. Огромный поэт и гражданин.
При жизни его произведения расходились и в напечатанном виде, то есть тиражировались на ротапринте. В 1976 году даже появилось такое самодельное двухтомное издание.
Но только с момента выхода в 1982 году собранной поэтом Робертом Рождественским книги стихотворений под очень точным названием «Нерв» Высоцкий пришел к нам не только как бард, но и как большой поэт. И с тех пор все возрастающим и разрастающимся явлением русской культуры стали не только его песни, но и их стихотворная основа – поэзия, осмысливаемая даже в отрыве от ее музыкальной составляющей.
В этом смысле предлагаемая читателю подборка из нескольких произведений Высоцкого примечательна тем, что именно в них, как в любом большом поэтическом явлении, соединились две важнейшие для гениального художника составляющие – злоба дня и то, что делает его поэзию непреходящей. Однако это ничуть не умаляет художественные достоинства тех стихов Высоцкого, где злоба дня напрямую связана с реалиями его времени.
Да, времена меняются, и что-то уходит из нашей жизни. Вот только вопрос: навсегда ли и надолго ли. Особенно в России, где, как замечено, все исторически повторяется.
Именно сегодня, когда официальная ложь, льющаяся как из федеральных (в первую очередь телевизионных), так и из региональных СМИ, превратившихся из журналистики в пропагандистику, стала привычным инструментом воздействия на неискушенных в политике людей, актуальные для времени 60-70-х годов стихи Высоцкого, где его авторский образ – это поэт, связанный путами политической лжи, насилия и запретов (как его памятник на могиле), повторяются в своей злободневности.
Злободневное
Напрасно я лицо свое разбил –
Кругом молчат – и все, и взятки гладки,
Один ору – еще так много сил,
Хоть по утрам не делаю зарядки.
Да я осилить мог бы тонны груза!
Но, видимо, не стоило таскать –
Мою страну, как тот дырявый кузов,
Везет шофер, которому плевать.
1976 г.
Охота на волков
Рвусь из сил – и из всех сухожилий,
Но сегодня – опять как вчера:
Обложили меня, обложили –
Гонят весело на номера!
Из-за елей хлопочут двустволки –
Там охотники прячутся в тень, –
На снегу кувыркаются волки,
Превратившись в живую мишень.
Идет охота на волков, идет охота –
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу – и пятна красные флажков.
Не на равных играют с волками
Егеря – но не дрогнет рука, –
Оградив нам свободу флажками,
Бьют уверенно, наверняка.
Волк не может нарушить традиций, –
Видно, в детстве – слепые щенки –
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали: нельзя за флажки!
И вот – охота на волков, идет охота –
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу – и пятна красные флажков.
Наши ноги и челюсти быстры, –
Почему же, вожак, – дай ответ –
Мы затравленно мчимся на выстрел
И не пробуем – через запрет?!
Волк не может, не должен иначе.
Вот кончается время мое:
Тот, которому я предназначен,
Улыбнулся – и поднял ружье.
Идет охота на волков, идет охота –
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу – и пятна красные флажков.
Я из повиновения вышел –
За флажки, – жажда жизни сильней!
Только сзади я с радостью слышал
Удивленные крики людей.
Рвусь из сил – и из всех сухожилий,
Но сегодня не так, как вчера:
Обложили меня, обложили –
Но остались ни с чем егеря!
Идет охота на волков, идет охота –
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу – и пятна красные флажков.
1968 г.
Притча о Правде и Лжи
В подражание Булату Окуджаве
Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых, блаженных, калек, –
Грубая Ложь эту Правду к себе заманила:
Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег.
И легковерная Правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне, –
Грубая Ложь на себя одеяло стянула,
В Правду впилась – и осталась довольна вполне.
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью:
Баба как баба, и что ее ради радеть?! –
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту и другую раздеть.
Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды, примерив на глаз;
Деньги взяла, и часы, и еще документы, –
Сплюнула, грязно ругнулась – и вон подалась.
Только к утру обнаружила Правда пропажу –
И подивилась, себя оглядев делово:
Кто-то уже, раздобыв где-то черную сажу,
Вымазал чистую Правду, а так – ничего.
Правда смеялась, когда в нее камни бросали:
«Ложь это все, и на Лжи одеянье мое...»
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами ее.
Стервой ругали ее, и похуже чем стервой,
Мазали глиной, спускали дворового пса...
«Духу чтоб не было, – на километр сто первый
Выселить, выслать за двадцать четыре часа!»
Тот протокол заключался обидной тирадой
(Кстати, навесили Правде чужие дела):
Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
Ну а сама – пропилась, проспалась догола.
Чистая Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах, –
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла –
И ускакала на длинных и тонких ногах.
Некий чудак и поныне за Правду воюет, –
Правда, в речах его правды – на ломаный грош:
«Чистая Правда со временем восторжествует, –
Если проделает то же, что явная Ложь!»
Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата,
Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь.
Могут раздеть, – это чистая правда, ребята, –
Глядь – а штаны твои носит коварная Ложь.
Глядь – на часы твои смотрит коварная Ложь.
Глядь – а конем твоим правит коварная Ложь.
1977 г.
Я не люблю
Я не люблю фатального исхода.
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.
Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще,
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или когда все время против шерсти,
Или когда железом по стеклу.
Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово «честь» забыто,
И что в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне и неспроста –
Я не люблю насилье и бессилье,
Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Обидно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.
Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.
1968 г.
Весь номер на одной странице
|