Четыре века органа и кое-что еще

Вадим РЕВИЧ

22 апреля в большом зале консерватории играл молодой московский органист Константин Волостнов.

Артист выстроил программу вечера, игнорировав хронологию. И поскольку концерт оказался ещё и презентацией нового компакт-диска, то, видимо, просто повторял его «содержимое», весьма часто случающееся достаточно хаотичным. Увы, едва ли не как и везде, в среде музыкантов на редкость живучи инертность и традиции далеко не лучшего толка, и заурядные по всем параметрам смешанные программы чуть ли не двухсотлетней «рецептуры» весьма популярны и поныне.

Итак, первое отделение вечера (заявленного, кстати, как программа, сплошь состоящая из шедевров) органист целиком посвятил И.-С. Баху, причём как оригинальным opus’ам лейпцигского кантора, так и его транскрипциям. Первой звучала Фантазия и фуга g-moll, и получилась она «не особенно» - не особенно внятно и не особенно ярко, как-то по-студенчески. Сразу замечу, что музыкант играл со всем пылом и обаянием юности, но и со всеми огрехами, присущими ей же. И сильнее всего, пожалуй, страдала у него орнаментика, большей частью вялая и «неразборчивая». Звучность, у нашего органа и так чрезмерно «металлическая» (равно как и дизайн, более подобающий холодильной камере), в баховской музыке была очень однообразной и весьма напоминала собой фортепианное звучание, сплошь перекрытое педалью. Справедливость, впрочем, требует отметить, что фуга прозвучала по-настоящему виртуозно. Слегка удивила и знаменитая хоральная прелюдия «Ich ruf’ zu dir…» (столь любимая А.А. Тарковским), и удивила даже не «сотрудничеством» с автором (вполне допустимым, учитывая каноны того времени), а, опять же, невнятным его воплощением; подчас трель или мордент скорее угадывались, нежели слышались реально. Понятно, конечно, что в силу особенностей инструмента – естественного запаздывания звуков и т. д. – ясности произношения достичь отнюдь не легко, но от этого ведь нисколько не легче. Баховские переложения гениального двойного концерта (op. 3 № 8) А. Вивальди и adagio не менее замечательного гобойного концерта d-moll не то Алессандро, не то Бенедетто Марчелло продолжили отделение, завершившееся Токкатой d-moll, фуга которой стала настоящим щлягером мобильных телефонов, в чём, впрочем, сочинение это нисколько не повинно.

После антракта звучали творения мастеров 17-20 вв., причём относительно принадлежности некоторых к рангу шедевров очень хотелось спорить. В этом смысле показательны две пьесы для часов с механическим органом Й. Гайдна, вторую из которых артист буквально «пробубнил» себе под нос, что, по-моему, при игре на органе само по себе уже – искусство. Пьесы оказались милыми безделушками, замечательными ровно настолько, как замечательно всё, что делал Гайдн, будучи великим композитором совсем уже, право, «неорганной» эпохи. Очевидно, однако же, что никто не в состоянии быть гениальным круглые сутки, день за днём и год за годом. Тем более, что подчас композитор (тем паче подневольный, каковым в силу ряда причин Йозеф Гайдн прожил долгие годы) в своём творчестве разрешает чисто формальные задачи.

Несмотря на всесветную известность, я не назвал бы шедевром и Adagio Т. Альбинони, эту специфически похоронную музыку, представляющуюся мне далеко не лучшим творением композитора; достаточно вспомнить его действительно гениальные концерты 9-го opus’а. Следовавшая за этим «Кукушка» младшего современника Баха Л.-К. Дакена снова оказалась выдержана в каких-то засурдиненных тембрах, обнаружив в нашем органе запредельные, едва слышимые в зале регистры.

Нечто в роде «момента истины» настало перед самым финалом, когда звучал замечательный цикл С. Франка «Прелюдия, фуга и вариации», по-видимому, особенно близкий артисту. Тут, словно по волшебству, его игру разом покинули все присутствовавшие в ней ранее дефекты вроде однообразия регистровки, непонятного обращения с ритмом, более похожее на проблемы памяти, погрешности вкуса, и в полной мере проявили себя лучшие, видимо, черты дарования: безупречно ясное голосоведение, точное ощущение этого стиля и проникновенная лирика.

Заключала программу Токката из органной симфонии № 5 Ш.-М. Видора, имя которого каждому культурному музыканту дорого, прежде всего, тем, что во многом именно его трудам Московская консерватория обязана своим замечательным органом Большого зала, ну, а кроме того – французский органист был учителем великого музыканта и мыслителя Альберта Швейцера. Прозвучавшая же токката оказалась типичной пьесой этого рода, благодаря чему вечер «финишировал» как нельзя лучше.

И в заключение – о претензии к нашему музыкальному ВУЗу. Нарекание вызвано предполагавшимся 21 числа концертом пианиста и дирижёра из США Игната Солженицына, о чём всех желающих некоторое время тому извещала афиша у входа в консерваторию. Замечу, что приглашение на этот вечер было прислано и в нашу редакцию. Ни минуты не сомневаюсь в том, что выступить артисту помешали причины в высшей степени серьёзные и уважительные. Но в цивилизованных странах в подобных случаях афиши заклеивают полосами, извещающими слушателей об отмене концерта, его переносе, а также и о причинах всего этого. У нас же афишу попросту сняли, словно её и не было, предоставив публике гадать – не привиделось ли ей всё это.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=21052007202149&oldnumber=396