Официальный сайт
|
|
Александр ДАВИДЕНКО
(Окончание. Начало в № 12 (482)
Экспрессивная составляющая усилена в «Багровых листьях», в которых приглушенный цвет помогает выявить взволнованное состояние, подчеркнутое убедительной деформацией формы. Кроме того, цветовые рефлексы проявляются не на предметах, а в межпредметном пространстве; они заполняют пустоты, связывают элементы композиции, материализуя воздух, делая его густым и осязаемым, и, вместе с тем, материализуясь сами. Фовистически напряженный пейзаж «Садовые деревья. 1966–67 гг.» представляет собой еще одно направление исканий М. Аржанова, – остаточная фигуративность, присутствие, скорее, воспоминаний о предмете, нежели самого предмета, трансформация привычных материалов и форм в их красочные эквиваленты. Все это переводит изображенное из категории знаемого в категорию чувствуемого, эмоция доминирует над рассудком, но не подавляет его. Сюда же можно отнести и такие очень удачные работы, как «Деревья у воды», «Улица. 1967 г.». В последней хорошо «работает» сочетание напряженного синего и желтого, с вкраплениями красного, а также «переходные» зеленый и розовый, примиряющие доминантные цвета. Эта экспериментальная ветвь, на мой взгляд, наиболее ценна в творчестве М. Аржанова, из нее «проросли» и «Якутские этюды», и замечательный по колориту и композиции, но более фигуративный «Натюрморт с палитрой. 1963 г.». «Якутские этюды», как и «Камыши», отличаются повышенной цветностью: краски и сами по себе, и в сочетании друг с другом звенят, наполняя пространство гармониями и диссонансами, органично переплетенными в этой колористической полифонии. Подобное «увязывание» открытых цветов произведено с не меньшей виртуозностью, чем на полотнах А. Мангена (смотри «Купальщица. 1906 г.» из ГМИ им. Пушкина), но у Аржанова иной характер мазка, – более «хлесткий», размашистый, энергичный. Странно, но, несмотря на различие жанров, богатая палитра «Камышей» вызывает в памяти «Рыбы на закате. 1904 г.» М. Ларионова.
Продолжая разговор о предпочтениях, можно сказать, что «фовистская» линия является наиболее цельной; организованный живописный темперамент оказывается у М. Аржанова гораздо плодотворнее остаточной кубофутуристической механистичности. Брутализация живописных форм, судя по результатам, не соответствовала эстетической укорененности художника и так же, как и чрезмерная «стихийность», порождала суетливое многословие, засоренное избыточными междометиями. Вязкость глухих цветов, пластическая «измышленность» в ряде работ («Деревья. 1962–63 гг.», «Деревья и крыши», «Этюд с красным кленом» и др.), с явно выраженным конструированием формы, приносит мало радости, – это очевидные, причем неприкрытые перепевы предложений итальянского футуриста У. Боччони (например, «Лошадь+всадник+дама. 1913 г.», «Динамизм головы мужчины. 1914 г.»), явно не соответствуют творческому темпераменту М. Аржанова, а потому не находят продолжения в развитии.
Несмотря на явную склонность к анализу, М. Аржанов – художник эмоционального склада, причем его эмоциональность носит открытый, визионерский характер. Может быть, именно этим объясняется некоторая «отстраненность» художника от пластических идей и схем П. Сезанна или позднего Р. Фалька (как и неудача с идеями У. Боччони). Углубленное постижение смыслов, лежащих в основе творческого мышления выше перечисленных «мэтров», – процесс сложный, длительный и требующий сосредоточенности на одном «предмете», в ущерб, возможно, многим другим увлечениям.
Если судить по некоторым образцам, то М. Аржанов использовал в качестве основы для своей живописи все, что попадалось под руку в тот момент, когда брался за кисть. Один из «Автопортретов», решенный в достаточно условной манере, с помощью легкого, но выразительного намека, написан на бумаге с текстом поздравления. «Портрет дочери» выполнен на фанерной крышке от почтового ящика. А вот еще один «Автопортрет», скорее всего, написан на заранее подготовленном листе (если это случайность, то просто уникальная). На бумагу были нанесены сложные узоры масляным составом (возможно, литографическим карандашом), которые не позволили акварели впитаться равномерно. В результате искусственная «пуантель» спиралями рассекает фовистско-псевдокубистическую форму, как бы изменяя исходную структуру изображения. В основе же, с помощью отдельных пятен разного цвета, происходит лепка головы, и она приобретает скульптурность и даже монументальность. Легкие, стремительные линии, нанесенные тонкой кисточкой, создают иллюзию рисунка пером, вовлекающие в вихреобразный танец сложно переплетенные силуэты, абрисы предметов, наполненных эфемерной, ускользающей плотью разноцветных заливок и пятен акварели. Это «Пейзаж. 1966 г.», генетически связанный с живописной манерой Р. Дюфи (известно его высказывание о том, что линия передвигается быстрее пятна), и «Б. Садовая. Вид из окна» (в меньшей степени). М. Аржанов хорошо чувствует выразительные возможности ограниченной палитры. На двух цветах, черном и красном, построены «Женский портрет. 1970 г.» и «Дома и крыши. 1970 г.». Несколько более разнообразна по цвету, но также выдержана в «суровых» тонах акварель «Наталья перед зеркалом. 1965–67 гг.». Здесь используется и черный цвет для создания рисующего контура, очерчивающего фигуру и придающую ей динамику. Видно, что в этой работе М. Аржанов увлечен не только пластичностью линии или особенностями колорита, но и характеристикой образа. Просматривается эротический подтекст: линия «игрива», ракурс «кокетлив», цвет словно маскирует, но не скрывает чувственность. Интересно сравнить эту акварель, написанную в стране, где, как известно, «секса не было», с очень схожей по композиции работой Э. Шиле «Коленопреклоненная девушка в оранжево-красном платье. 1910 г.». У него мы тоже видим энергичную линию, но, в отличие от «лиричной» аржановской, она рваная, экзальтированная. Ракурс, характер разворота фигуры выражают у Э. Шиле откровенную сексуальность, а цвет – примат физиологического чувства. В «нашем» варианте присутствует легкий каприз, желание просто нравиться, во всем проступает управляемая эмоциональность. М. Аржанов словно дискутирует с Э. Шиле на языке живописи, отстаивая иную эстетическую (и этическую) модель. Интересно будет узнать, что и Э. Шиле заявил об ином видении взаимоотношений мужчины и женщины, нежели у Г. Климта (в уже классическом «Поцелуе»), выполнив по мотивам этой работы несколько рисунков и холст «Кардинал и монахиня (Ласка). 1912 г.».
Творческие искания М. Аржанова при жизни не находили понимания у чиновников от искусства, а стандарты «социалистического реализма» не были близки ему. Они разошлись решительно и бесповоротно. Уместнее всего называть его художником нонконформистом. Протестуя, он обратился к искусству модернизма начала ХХ века и испытал сильное влияние их лидеров. Влияние, как адаптированное «под себя» частичное заимствование или как подражание? Кто-то из художников, переболев очередным увлечением, приобретает устойчивый иммунитет, обогащая свой словарь ценным «иноязычием», а кто-то каждый раз начинает говорить на чужом языке, лишь искажая его своим акцентом. Возможно, я выскажу крамольную для многих мысль (пусть это будет моим нонконформизмом), но создается впечатление, что увлеченность противостоянием с господствующими официальными эстетическими ориентирами и обращение к отвергнутому в советский период модернистскому искусству, настолько занимали М. Аржанова, что ему так и не удалось выработать свой собственный живописно-пластический язык. Ведь нельзя же назвать длинную цепь сильнейших влияний без закрепления появляющихся индивидуальных интонаций – продуктивным поиском. Мы наблюдаем многочисленные, когда интересные, когда сомнительные миксты, разработки исходного набора идей, не доведенные решительно до качественного своеобразия, которое и можно было бы назвать характерным, узнаваемым художественным языком М. Аржанова. Самое замечательное из представленного на выставке, доказывающее высокий уровень мастерства художника, все же не стало устойчивой тенденцией, развитой и переплавленной в авторские формы, заставляя лишь догадываться, в каких направлениях мог бы развиваться живописный талант М. Аржанова, какие вершины он мог бы покорить.
P. S. При написании этой статьи я не пользовался многочисленными наработками восторженных почитателей и соратников М. Аржанова потому, что человеческая память подвержена аберрациям, особенно тогда, когда наступают «новые времена» и гонимое воспринимается героическим. Единственное, что остается неизменным, не подверженным влиянию переменчивой моды и человеческим слабостям, предлагающим объективные свидетельства, – это работы самого художника, которые говорят об авторе гораздо убедительнее постаревших и изменившихся современников.
Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=8042009192925&oldnumber=483