Послевкусие «горького послевкусия»

Юрий ЧЕРНЫШОВ

Статья Михаила Наместникова «Горькое послевкусие августа», опубликованная в № 28 «Богатея», посвящена осмыслению августовских событий 1991 года. Статья написана по итогам круглого стола, состоявшегося накануне 18-летия события в офисе политической партии «ЯБЛОКО». «Август 1991-го: в остатке или в осадке?» – так был назван круглый стол. И название мероприятия, и чувства автора статьи вполне понятны и объяснимы. Но обсуждение, как и другое возможное на подобную тему, выглядит как незавершенная попытка понять коренные причины, породившие событие, так и причины собственной неудовлетворенности. И потому хочется еще раз осмыслить и тот август, и трансформацию общества в последующие годы. Тем более что фиксируемые социологами изменения говорят об очень тревожных тенденциях с точки зрения выживания населения и сохранения самого государства.

Естественны вопросы: к тому ли стремились и что было бы, если бы август 91-го не состоялся? Или проще и радикальнее: а не напрасен ли был слом всей системы? Эти вопросы не всегда произносятся вслух, они чаще роятся где-то в глубине подсознания. А социологи фиксируют возрастающую тревожность общества, которая к тому же усугубляется кризисом, заметно ухудшившим условия жизни людей.

В «горьком послевкусии», которым пропитана статья, узнается этот симптом тревожности. И вполне закономерен вывод, что большинство молодых участников обсуждения «…увы, почти не видят перспектив становления гражданского общества в современных условиях и в реальном будущем».

Что же с нами происходит?

Среди концепций, объясняющих состояние и нынешнего общества, и того, что было в августе 91-го, есть разные, в том числе – достаточно убедительные. Одна из них – либеральная – исходит из представления, будто россияне заинтересованы в том, чтобы их страна была открыта миру, что наши сограждане хотят демократии и вполне понимают, что именно это значит; что большая часть населения стремится к верховенству закона, и потому достаточно изменить условия, в которых живет население, как тут же начнет складываться гражданское самосознание и гражданское общество. То есть дело во власти, может,«просвещенной власти», которая то кнутом, то пряником изменит зловредные условия. Увы, увы и еще раз – увы! Социологические опросы жестко опровергли эти представления. Несколько горьких цифр из опросов последних 15 лет: 45 % опрошенных под «демократией» понимают какую-то «совершенно особую, соответствующую национальным традициям и специфике России». То есть не представляют вообще, что это такое. На позициях особого пути к демократии (что бы это ни означало) стоит 53 % опрошенных (2001 г.). При этом опросы показали, что (и это особенно интересно) демократические ценности в структуре российских ценностей занимают маргинальное место и благоприятная оценка государственного устройства не связывается с его демократичностью! Мнение о том, что сосредоточение всей полноты власти идет на пользу России, разделяют 51 % опрошенных, среди которых большая часть – молодые люди 18–24 лет. Это уже не следствие советской социализации, а культурно-генетическое воспроизводство русской ментальности, плохо преемлющей плюрализм.

Культурно-генетический подход, в отличие от либерального, исходит из того, что на пути либеральных начинаний и заимствования либеральных западных институтов встают цивилизационные барьеры, различия ценностных систем, подсознательные механизмы – то, что называется «мироощущением». Преодолевать это неимоверно трудно. Реформы, если они затрагивают традиционные мироощущения, – а таковы либеральные реформы, – сами будут ломаться этим российским мироощущением. Что, собственно, наблюдается в реалиях и что фиксируют соцопросы. Каково место власти в этом подходе? Отношение к населению собственной страны как к чужому, оккупированному; режим власти, который можно определить как «ордынский» – наиболее адекватное описание государственного строя России во все периоды ее истории, включая и нынешний, в рамках этого подхода. Соединение такого характера власти и соответствующей ментальности народа порождает в итоге то, что русское общество тяготеет к образованию надстраивающихся друг над другом групп-мафий. Верхняя правящая мафия и образует оккупирующую силу. Между торжеством нового принципиального общественного устройства и торжеством нового слоя его носителей, новой мафии, каждый раз в истории России проходило несколько десятилетий ее окончательного созревания. По логике культурно-генетического подхода полное воцарение нынешней корпоративной мафии произойдет лишь к 2060 году. Если глобализация не ускорит этот процесс. Такая вот грустная культурно-генетическая перспектива.

Но как бы то ни было, основные суждения на всяких круглых и угловатых столах группируются именно вокруг обозначенных двух подходов, двух точек зрения: либо во всем виновата власть, подлая, циничная, жадная, лицемерная и т. д., которая обманывает народ каждый раз, когда благодаря народу она таковой, то есть властью становится. А народ в этих суждениях предстает как нечто сусальное, жаждущее свободы, демократии, гражданского общества и иных заведомо положительных ценностей. И в этих суждениях много справедливого.

Либо второе суждение: во всем виноват сам народ, ибо каков он, такова и власть. Потому-то, когда власть, время от времени прозревающая, проявляет заботу о народе, даже вопреки его, народа – малого дитяти – желаниям, и приступает к реформам, народ цепляется за привычное, упирается, бунтует, а то и устраивает революции. И, в конце концов, срывает любые реформы, даже многообещающие в смысле благ самому народу. Иными словами – народ – носитель традиций, выработанных и закрепленных веками, а традиции нелегко сломать даже самым решительным реформаторам. И тоже не счесть числа историческим примерам, подтверждающим это суждение. Да и автор «горького послевкусия» пишет о том же: «Ох уж и наивен этот наш народ в своем большинстве. В своих патерналистских шорах так и склонен то обольщаться, то обманываться в своих «девичьих» ожиданиях».

Правда, которая содержится в каждом из подходов, – зеркало противоречивости мира и человека и причина «апатий и разочарований», если считать, что правда – только одна, и эта правда – «моя».

Суть глубоких разочарований человека – в изменении его мировоззрения. В переходе его от первого способа видения мира (власть плоха, народ хороший) ко второму (народ инертен, косен, «к чему рабам дары свободы»).

Хотя и такой человек внутренне понимает, что перед ним единый процесс взаимосвязанных явлений. Да, власти сильно не повезло с народом, но и народу нечего ждать хорошего от власти, которая плоть от его же плоти. Можно переиначить: народу нечего ждать хорошего от мерзопакостной власти, но и власти нечего рассчитывать на успех реформ при народе, который так к ней относится.

Как разорвать этот круг? Что нужно делать ежедневно, ежечасно на этом пути? Да то, чем занимаются политические партии. Правда, делают они это, исходя из представлений о всеобщих ценностях, которым приписывают ценности тех социальных групп, на которые опираются в своей деятельности.

В воздухе свободы, которым были наполнены 1990–1991 годы, недоставало ни ясного понимания происходящего, ни даже образа желаемого будущего. Ясно было только то, что главным препятствием к желаемому будущему (а у каждого оно было все-таки свое) была тоталитарная система, олицетворяемая коммунистической партией и закрепленная в пресловутой статье 6 Конституции СССР: «Ведущей руководящей и направляющей силой является Коммунистическая партия Советского Союза». Это сейчас, вроде, очевидно, что после слома «руководящей и направляющей» структуры, после полунищих и «дефицитных» 90-х должно было возобладать тяготение к материальному, а не к духовному. Это сейчас понятно, что и в заскорузлое советское время люди тянулись не столько к духовному, сколько к запретному, воспринимаемому как тождество. Ну, вспомним книги Солженицына или Булгакова. Они распространялись перепечатанными на машинке, «отэренными» (ксероксов не было) и в виде фотографий. Их читали по ночам, в обеденный перерыв и в транспорте. Запретный плод был сладок. Сейчас кто-нибудь читает Соженицына? С началом рыночной экономики сознание потянулось сначала просто к нормальной, без дефицита и ограничений, обыденной жизни, а потом, по мере роста нефтяных денег и к более «дорогим» ее вариантам. И надо быть большим романтиком, чтобы полагать, будто в жизненных ценностях больших масс людей, независимо от их социального положения, на первом месте находятся духовные ценности, которые будто бы и делают его – народ – носителем всего хорошего, по сравнению с властью. В конце концов, если уж и возникает массовая смутная потребность еще в чем-то, более высоком, чем еда-питье-барахло, то под рукой – религия. Приноровить мироощущение под веру проще, чем оставаться в тупике обыденного мироощущения, тревожного по сути. И тревожного, как правило, из-за неудовлетворенности материальных потребностей. Потребностей более обширных, чем при социализме, но не более высоких, при той же меркантильной мотивации.

Качество населения, или более привычное понятие – его менталитет, его приверженность традициям, шире – национальный характер как основная первопричина состояния общества – вот чего не хочет принимать романтическое сознание, даже если логика диктует иное. Для практики удобнее думать, что первопричина бедствий заключена в зловредной – по определению – власти, и стоит ее сменить, как изменится к лучшему и жизнь. Отсюда вера во всемогущество демократических выборов, апофеоз демократических процедур и идеализация демократического государства.

Но изменение качества населения в силу динамики самой жизни, так называемого цивилизационного прогресса и заманчивого примера развитых стран, происходит вовсе не в ту сторону, в какую хотелось бы романтикам. Однако принимать как неизбежность и неотвратимость последствия этого процесса – неуютно. И тот, кто находит «защиту» от «горького послевкусия», находит ее зачастую в происках противников демократии и гражданского общества или в происках извечных врагов державной России, помешавших осуществлению очередной иллюзии.

Этот почти рецепт, действующий безотказно на большую часть населения потому, что население в массе внутренне жаждет не тревожности и неопределенности, а пусть не самой лучшей, но устойчивости и стабильности.

Да уж, наверное, не обходится ни без происков противников демократии, ни без деятельности врагов государства. А кто же из умных людей (среди противников есть и такие) откажется от возможности опереться на удобные для власти внутренние народные стремления, пойти им навстречу! Вот ведь в чем соль! Власть часто, очень часто шла и идет навстречу внутренним устремлениям, внутренней готовности больших масс народа. Этим власть и влиятельные круги всегда пользовались (и не только в России) и будут пользоваться.

Так что, по большому счету, от августа 1991 года остался большущий «остаток» – ментальность, мало изменившаяся и по сей день; социальное неравенство, растущее день ото дня; не изменившийся в главном механизм «ордынской» власти и многое, многое другое. Остался и «осадок». Но это не только горечь от несбывшихся иллюзий (может, оно и к лучшему), но и избавление от удушья тоталитарной системы, и, пусть во многом формальная, но, тем не менее, свобода в выборе ценностей и образа жизни и в отстаивании этих ценностей. Да, эта свобода еще осталась! И она – главное, за что боролись демократы 60-х, 70-х, 80-х и 90-х годов и что еще дает надежду на изменения к лучшему, пусть и в неблизком будущем. И за что стоило бороться в 1991 году.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=2092009184027&oldnumber=499