Ирина Соколова: «Музыка для меня – это как наркотик»

Светлана ТЕНЕТКО

Заслуженную артистку России Ирину Соколову, как пианистку, наверное, знают все, кто любит музыку. Но чаще всего за нее говорит рояль. Весьма скромные сведения о заслуженной артистке России, концертмейстере и солистке филармонии можно прочесть на сайте консерватории, где преподает Ирина Павловна.

Собираясь поступать в Саратовскую консерваторию, москвичка Ира Соколова даже не представляла, где географически расположен этот город. И уж тем более не думала, что с городом, привыкание к которому шло долго и мучительно, придется породниться на долгие годы.

Корр.: Ирина, Вам в детстве хотелось бросить музыкальную школу, фортепиано и заниматься чем-то другим?

И. Соколова: В самом раннем детстве нет. Я играю с трех лет, и поэтому не играть для меня было аномалией. А вот в переходном возрасте, когда первая любовь, весна, народ гуляет, а мне говорят: пока не отзанимаешься – гулять не пойдешь. Я сижу, играю, а народ-то на улице … И вот я заканчиваю что-то играть и вдруг слышу за окном «Браво! Браво!». Тогда я первый раз поняла, как это приятно, когда публика тебя любит.

Позже, когда я училась в музыкальной спецшколе, мама говорила, что если я не хочу больше заниматься музыкой, то рояль закрывается на ключ, а мне одна дорога в экономисты. Моя старшая сестра закончила Московский институт управления им. Орджоникидзе. Поэтому для меня ничего страшнее перспективы стать экономистом не было.

Корр.: Ирина, хотелось бы сыграть с филармоническим оркестром? И что бы Вы сыграли?

И. Соколова: Ну, конечно, хотелось бы, я очень люблю и 1-й концерт Прокофьева, и 2-й концерт Листа, и Рахманинова. Работая на ВДФ (военно-дирижерский факультет – Авт.), играла с оркестром и симфоническим, и духовым комендатуры Кремля. Они колоссально играют. Вообще, военные дирижеры – это явление, они могут, наверное, все: и марши, и классическую музыку. Собственно, после военных дирижеров мне уже ничего не страшно играть. Каждый урок давались переложения партитур симфоний для 2-х роялей, и под руку дирижера сразу в темпе, со всеми нюансами читка с листа каждый раз - новую симфонию, симфоническую поэму, увертюру. Благодаря такой вот «дрессуре» я сейчас спокойно читаю с листа все, что угодно: играю все, что написано в нотах, и только то, что написано.

Давая программы студентам консерватории, часто иду на поводу своих музыкальных симпатий, порой даже завышая принятую планку. Кстати, Альберт Михайлович Тараканов, под руководством которого я сейчас работаю на кафедре (он же был и моим педагогом), говорит, что мне со времен ученичества всегда хотелось играть большие пласты и ту музыку, которая мне нравится. Я вообще не понимаю, как можно играть музыку, которая не нравится. Возможно, поэтому у меня немножечко бывает «перехлест» с программами, которые я даю своим студентам: «Мефисто вальс» Листа, 27-я соната Бетховена. Они, может, пока еще и не справляются, но нужен некий пример чего-то высокого, чтобы они к этому стремились и росли.

Корр.: Почему Вы решили пойти преподавать и что дает Вам работа в консерватории в новом для Вас качестве – педагога?

И. Соколова: Это не я решила. В свое время я бросила ассистентуру-стажировку сольного концерта, дающую право преподавания в вузе. У меня уже была готова программа из двух отделений: Скрябин и Рахманинов. Но времена тогда были советские, и самым «главным» предметом была марксистско-ленинская эстетика. И мадам Комиссарова, которая вела этот предмет, сказала, что если я не напишу реферат «Эстетическая мысль в направлении «Буря и натиск» в философии, литературе и музыке», то на сцену я не выйду. Я корпела над этим рефератом в Ленинке, но, наверное, писать – это не мое.

Четыре года назад мне позвонил Альберт Михайлович Тараканов и предложил поработать преподавателем в консерватории. Меня это тогда шокировало, я сразу сказала, что ничего не умею как преподаватель, просто не знала, как преподавать. Я могу разозлиться на себя, знаю, что должна сделать сама, а что делать с другим человеком, как вложить ему свои ощущения, свои чувства, я не знала. Альберт Михайлович вселил в меня веру, пообещал свою поддержку, и я, буквально до сегодняшнего дня, постоянно ходила и к нему на занятия, и к Анатолию Иосифовичу Катцу, и к Александру Ефимовичу Рыкелю, к тем, кто позволял присутствовать в классе. Я для себя много нового открыла: если раньше некоторые вещи делала на интуитивном уровне, то сейчас знаю, как это облечь в словесную форму, как этого добиться от студентов.

Корр.: А что Вам приносит больше радости, удовольствия, удовлетворения: работа со студентами или своя игра?

И. Соколова: Конечно, своя игра. Положа руку на сердце, могу сказать, что с детства обожала сцену, наверное, лет с семи-восьми я была инициатором еженедельных домашних концертов. У меня были две подружки в музыкалке, и мы чего только не делали практически во всех амплуа: и песни пели, и скетчи какие-то рассказывали, и соло играли.

Корр.: Наверное, Вам комфортнее работать в одиночку, чем в большой команде. По натуре Вы индивидуалистка?

И. Соколова: Да, это однозначно. Хотя я занимаюсь с вокалистами и инструменталистами, но я сегодня просто слышу все. Возможно, я слишком придирчива и, наверное, жуткая зануда, но я считаю, что именно так надо работать: не просто текст играть, а находить в нем образы и по возможности их максимально раскрывать.

Корр.: Есть ли еще какие-то композиторы или произведения, которые хотелось сыграть, но пока не удалось?

И. Соколова: Фантазия Шумана до-мажорная. Безумно люблю эту музыку, она просто фантастическая, звучит 35 минут – по времени одно отделение. Три года назад я решила сыграть ее в сольном концерте. Альберт Михайлович мне сказал, что это самоубийство, потому что там очень сложная вторая часть. И вот я зрею. Но я думаю, что я ее, наверняка, сыграю.

Си бемольную сонату Шопена я когда-то играла, в этом году надеюсь ее «воскресить».

Вообще, Шопен – мой композитор, как и все романтики. Это опять все тот же индивидуализм, о котором Вы говорили, – я одинок в этом мире.

Корр.: Ирина, вероятно, существует некая женская и мужская манера исполнения произведений. К какой из них Вы больше тяготеете как исполнитель?

И. Соколова: Возможно, такое разделение есть. А что касается манеры исполнения, то, с одной стороны, – по эмоциональности, психологической составляющей, вероятно, больше женского начала, но с другой – поскольку я левша, и правое полушарие, как известно, отвечает за восприятие мужской энергетики, то, наверное, поэтому, несмотря на «свои габариты», я всю жизнь играю Листа, Рахманинова, Брамса, Бетховена.

Корр.: Возвращаясь к вопросу о «габаритах». Меня всегда поражало, каким образом столь миниатюрное создание без особых усилий извлекает из инструмента по-мужски сильный и глубокий звук.

И. Соколова: А это вот то самое ощущение туше; мне нравится оркестровое разнообразие тембров рояля и глубина звукоизвлечения, когда чувствуешь звук. У меня достаточно давно такое ощущение, что звук – это материя, мне нравится его держать в руках, лепить из него. А когда еще есть хороший инструмент – это вообще счастье.

Корр.: Так Вы кинестетик в музыке?

И. Соколова: Похоже, что да. Порой музыкант играет, а звук подобен плоскому изображению. А для меня настоящее исполнение – это как материя, которой можно управлять. Эта материя меня настолько увлекает, что когда выходишь на сцену, сколько бы ты ни играл, но небольшое волнение всегда есть, и кладешь руки на клавиатуру – в этот момент что-то происходит с сознанием. Не знаю, куда оно переключается – ничего нет, все отрезано, такое ощущение, что у тебя душа отлетает в этот момент: тебе все равно, сколько человек в зале, есть ли вообще там кто-нибудь. Ты улетаешь. Заканчиваешь играть и как будто возвращаешься и уже тогда начинаешь воспринимать реальность. Причем я точно знаю, меня этому учили, что если ты на 300 % не выдашь, то тебя в зале на 90 % не поймут. Сознание, что ты «берешь» зал, не сравнимо ни с чем

Корр.: Хотелось бы что-то сыграть кроме классики, например, джаз…

И. Соколова: А я играю.

(И тут же садится за рояль и играет «Рэг-тайм» Скотта Джонса, а потом «Поезд на Чатанугу-Чучу»).

Некая «всеядность» различных жанров – это особая «фишка» артистов филармонии. Мы просто обязаны быть готовы ко всем жанрам: от «развлекаловки» до классики.

Корр.: Пробовали сами писать музыку?

И. Соколова: Я не пишу, я импровизирую. Обожаю импровизировать.

Корр.: Понятно, почему так легко играете джаз.

И. Соколова: Да, джаз – это мое. Как-то мы плыли на теплоходе по Волге, там был клуб «Золотой якорь», в котором стоял рояльчик, и собирались преферансисты. За мной каждый вечер заходили, чтобы я играла. Как это ни смешно, но под одну из джазовых мелодий один из игроков постоянно выигрывал.

Корр.: Великая сила искусства в действии. Ирина, Ваши дочери закончили, насколько я знаю, музыкальную школу на «отлично». Не жалеете, что дети не пошли по Вашим стопам, а выбрали более прагматичные профессии юриста и экономиста.

И. Соколова: Когда Яна, младшая дочь, сказала, что она поступает в эконом – у меня было ощущение, что жизнь кончилась. Но сегодня я понимаю, что она, конечно, зарабатывает больше меня, о старшей я вообще не говорю. Я просто не ориентируюсь в тех возможностях, которыми она располагает, живя за границей. И вот когда я вижу, что мой ребенок приходит домой усталый и задерганный, я понимаю, что каждый день у нее – «день сурка». Но они занимаются тем, что сейчас приносит деньги, наверное, как большинство.

К сожалению, наша профессия сейчас, впрочем, как и всегда, не слишком высоко оплачивается. Но музыка – это такое наслаждение, что за это можно и приплатить. Как-то мне подарили книгу «Воспоминания о Льве Николаевиче Наумове», эпиграфом которой стоят слова: «Кто музыку избрал, тот высшим благом обладает».

У меня, наверное, рациональное начало в более «забитом» состоянии существует, чем эмоциональное, но в этом весь кайф. Я считаю, что человек должен летать, что он должен гипертрофированно эмоционально жить и вообще человечество пошло не по правильному пути развития. Ничто, кроме музыки, не может дать ощущения летать, наслаждаться солнцем, небом и быть не «я и природа», а «я в природе». Такого ощущения не даст ни что, кроме музыки.

Корр.: Как удается совмещать преподавательскую работу в консерватории с концертами в филармонии, домом, бытом и при этом оставаться женщиной, которая держит высокую планку как женщина?

И. Соколова: Физическая форма – это, скорее, особенности конституции. А совмещать все, действительно, безумно тяжело.

Недавно я вообще стала «врагом народа» в консерватории. Дело в том, что у меня по расписанию должны быть занятия, но в это же время в филармонии, на моей основной работе, у меня был концерт. Более того, обе мои студентки просто не могли прийти: одна отпросилась и уехала домой за зимней одеждой в Вологду, а вторая заболела. Событие совпало с проверкой работы кафедры фортепиано. Теперь придется писать объяснительную, почему не отсидела положенное время даже в отсутствие студентов. Все это довольно неприятно.

Я понимаю, что расписание в вузе составляется на семестр, но, к сожалению, мои концерты не расписаны на несколько лет вперед, как у Вирсаладзе. И о них я, как и другие музыканты, узнаю, порой, за день до концерта. Мне кажется, что в таких ситуациях все же можно найти компромиссное решение, которое устроит обе стороны: и руководство и музыкантов.

Когда мы с Мангасаряном готовили программу «Рапсодия в стиле танго», я уходила из дома в десять утра и приходила в одиннадцать вечера. Все три недели репетиций мы жили на чипсах, шоколадках и кофе. После этого у нас уже выработался некий «условный рефлекс»: чипсы – значит надо работать.

И все же, несмотря ни на что, у меня всегда какое-то радостное ощущение жизни вне зависимости от того, что происходит: какие бы проблемы ни подкидывала жизнь – это всего лишь ее мелкие нюансы и оттенки. Жизнь – божественная игра с реальностью, прекрасная своей непредсказуемостью. Я ее безгранично люблю. Как ты к миру – так и мир к тебе. Когда в концерте, который совпал с днем моего рождения, ансамбль «Балаган» исполнил мне «Многая лета», я поняла, что жизнь все же удалась. Я считаю себя уникальным созданием и очень себя люблю, меня не любить просто нельзя.

Корр.: Ирина, что для Вас музыка?

И. Соколова: Музыка – это потрясающий допинг, в ней есть все. Точнее, не допинг, а наркотик, потому что бывают такие ситуации, когда надо помолчать, и тогда тебя затянет в депрессивное болото самокопания, а ты сел за инструмент и «улетел» в другой мир. Музыка – это просто счастье.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=29102009143113&oldnumber=507