Новая Россия, или Гардарика (Страна городов)

Десять политических заповедей России XXI века

Михаил ХОДОРКОВСКИЙ

(Продолжение. Начало см. в № 5 (823) от 15 мая 2020 года)

Демократия или Опричнина?

А зачем, собственно, если вдуматься, нужна демократия, то есть система власти, основанная на регулярных всеобщих выборах и разделении ветвей власти? Зачем это нужно вообще, и России в частности?

Ответ вовсе не очевиден – или, скажем так, очевиден не для всех. В российской либерально настроенной оппозиционной среде бытует мнение: мол, все и так прекрасно понимают, что демократия – это хорошо, а кто не понимает – тот притворяется. Но это глубокое заблуждение.

Ведь даже в само́й либеральной среде встречаются ярые антидемократы, убежденные, что демократия – это удел избранных. А уж в нелиберальной среде противники демократии в России вообще преобладают, просто не все из них высказываются на эту тему определенно, предпочитая отмалчиваться. Поэтому вопрос, должна ли Россия быть по-настоящему демократическим государством, до сих пор остается открытым.

Проще всего было бы списать «демоскептицизм» на косность или малокультурность, но все обстоит гораздо сложнее.

Во-первых, среди противников демократии немало высокообразованных интеллектуалов, а не только оболваненные режимом обыватели.

Во-вторых, есть много реальных проблем в функционировании современной демократии, которые сегодня дискредитируют ее в глазах людей с самыми разными политическими взглядами.

В-третьих (и это, пожалуй, самое главное), в России демократический опыт – мизерный, тогда как противоположный ему опыт авторитарного правления обширен и по инерции внушает многим гораздо больше доверия.

При этом надо иметь в виду, что Россия – это атипичная диктатура. Русский авторитаризм по-своему уникален и не раз демонстрировал свою способность к модернизации. По мере эволюции российская политическая система сформировала собственный оригинальный ответ на вызовы истории, который можно условно назвать перманентной опричниной. Эта система не так примитивна, как многим кажется.

Суть опричнины – в разделении власти на внешнее и внутреннее государство, где внутреннее государство контролирует внешнее и является скрытой политической силой.

Изобретенная еще Иваном Грозным, опричнина претерпела множество видоизменений. Внутреннее государство называлось в разные времена по-разному (двор, компартия, кооператив «Озеро»), но суть оставалась прежней: на регулярное государство, поверх всех его законов и институтов, накладывалась сетка неформальной власти, не прописанной никакими законами, – власти «надсмотрщиков», стоящих над законом и живущих за счет привилегий. Это специфическое российское «Вечное Средневековье» – меняющееся, постоянно приспосабливающееся к новым условиям, но так никуда до конца и не исчезающее.

В историческую память народа вшито представление о магической силе этого средневековья, и люди помнят, что попытки уйти от привычной парадигмы заканчивались каким-нибудь смутным временем.

Здесь не надо никакой пропаганды, это первая «рабочая» ассоциация российского массового политического сознания. Поэтому феномен повторного увлечения сталинизмом, о котором сегодня много спорят, нельзя воспринимать упрощенно, лишь как следствие оболванивания людей телевизором. У него довольно глубокие корни, не говоря уже о том, что у значительной части общества симпатии к Сталину и его методам управления страной сохранялись даже во времена самого разгула демократии. Конечно, эта часть общества отнюдь не всегда вела себя так же агрессивно и беззастенчиво, как сегодня, но своим принципам она не изменяла ни на йоту.

В основе таких стойких симпатий – вера в эффективность сталинских методов управления, особенно если необходимо быстро мобилизовать ограниченные ресурсы для достижения конкретного результата.

Весомая часть общества в России и сегодня убеждена в наличии у сталинизма модернизационного потенциала – и это реальность, с которой приходится считаться. Разговоры о Сталине и даже Иване Грозном как об эффективных менеджерах велись в России задолго до появления Путина, просто им не придавали значения, отмахивались как от ерунды. Выясняется – напрасно. Нужны не эмоции, а аргументы. Пока первых больше, чем вторых.

Возражения по существу, которые либеральная часть общества выдвигает против сталинизма, а значит – в пользу демократии, сводятся в основном к двум позициям: этической и экономической. Этическая позиция напоминает о цене вопроса – миллионах жизней, которыми была оплачена сталинская «победа». Экономическая позиция констатирует: уже полвека спустя страна распалась на части, не в последнюю очередь потому, что явно отстала в своем экономическом развитии от демократических стран.

Аргументы этического порядка сталинисты обычно парируют тем, что демократия тоже отнюдь не всегда являлась на свет в белых одеждах: мол, и демократические революции нередко сопровождались массовыми жертвами. На аргументы экономического порядка сталинисты отвечают, что роковое отставание произошло потом, уже в послесталинскую эпоху.

Кому-то может показаться, что они правы и модернизационный потенциал тоталитарного общества по-настоящему безграничен. Но это впечатление быстро улетучится, если принять в расчет длительные исторические циклы.

Действительно, и Петр I, и Сталин достигли некоторых экономических высот, взнуздав страну. Но уже к концу их жизни, через одно-два поколения после начала реформ (то есть через двадцать – сорок лет), начиналась непреодолимая стагнация, корни которой уходили именно в «эпоху великих побед». В конечном счете эти «победы» – как следствие революции – и оказывались причиной системного отставания. Из-за авторитарной природы модернизаций Россия развивалась от революции к революции, по алгоритму «шаг вперед и два шага назад». И с веками маятник потрясений раскачивался только сильнее. Сравнивать надо не авторитарную модернизацию с архаикой, как это у нас обычно делается, а эффективность авторитарной и неавторитарной модернизаций на длительных отрезках времени.

Там, где господствовала демократия, развитие шло более равномерно, с меньшими колебаниями исторического маятника, что на больших отрезках времени давало обществу огромную фору. Терпение людей не истощалось под гнетом автократии, не выплескивалось в кровавую гражданскую, не превращалось в истощающую апатию под бессменным правлением геронтократических лидеров, а просто одни политики мирно менялись на других, один политический курс сменял другой и общество галсами шло против ветра различных жизненных невзгод.

В итоге при всех жертвах, положенных на алтарь авторитарной модернизации, Россия каждый раз, снова и снова, оказывалась в положении догоняющей. В этом положении она находится и сейчас. Стратегически, глядя не себе под ноги, а вдаль, на долгую историческую перспективу, для России альтернативы демократии не существует. Иначе рано или поздно очередной размах революционного маятника просто уничтожит Россию как государство. Амплитуду этого маятника можно погасить только с помощью демократии. Но вот вопрос: какая именно демократия нужна нашей стране и как ее выстроить с минимальными издержками?

Задачу придется решать сразу на двух уровнях. Во-первых, России необходимо выстроить демократический фундамент – сделать то, что уже давно сделано в западной части Европы. Но не только наверстать упущенное, а учесть и те новые вызовы, ответы на которые ищут современные западные демократии, испытывающие сегодня серьезные затруднения. Нельзя сначала создать демократию образца XIX века (а именно это все и пытаются делать) и тут же начать ее перекраивать.

Демократическая «классика» нормально уже не работает нигде: ее время ушло. В информационном обществе бессмысленны и бесполезны механизмы политической мобилизации, изобретенные в середине XIX века. Мы каждый день видим, как стагнирует партийная система, неспособная более исполнять свои функции. В России придется сразу строить демократию XXI века, перепрыгивая две ступени за один раз и доказывая правоту евангельской заповеди о последних, которые могут стать первыми.

Что значит «создание фундамента демократии» в России? В мире есть сотни определений демократии и десятки разных ее теорий. Не стану пытаться сформулировать принципиально новый взгляд на предмет или повторять какие-нибудь банальности. Так или иначе, демократическим будет признан тот строй, где в принятии политических решений последнее слово принадлежит обществу, включая все его меньшинства. Не части общества, имеющей право голоса по некоему цензу (материальному, образовательному, этническому и так далее), а всему взрослому и дееспособному населению страны.

В этом отношении демократизм стран, где имеется слишком много «неграждан», всегда будет оставаться для меня под вопросом, несмотря на все исторические предпосылки такого положения вещей.

Сразу оговорюсь, что речь идет не о воссоздании, а о создании такого строя впервые в истории России – здесь, у нас, право решающего голоса обществу фактически не принадлежало никогда. Ни в самые «вегетарианские» давние времена (включая короткий период между Февральской и Большевистской революциями: не будем путать анархию с демократией как организованным процессом), ни в такие спорные годы недавней истории, как девяностые.

Отсутствие ярко выраженных политических репрессий является необходимым, но отнюдь не достаточным признаком демократии.

Российская политическая система была в конце 1993 года (после вооруженного столкновения со сторонниками Верховного Совета) абсолютно осознанно сконструирована таким образом, чтобы вывести фигуру Президента за рамки провозглашенного, но так и не реализованного в жизни разделения властей. В этом плане Конституция посткоммунистической России не ушла далеко от «конституционных законов» самодержавной Империи. Все это в итоге и привело к тотальной деградации государственности в России: к сосредоточению власти в руках президента и его окружения, а впоследствии – к восстановлению неототалитарного режима.

Итак, основополагающий вопрос при создании в России демократии – как втолкнуть верховную власть в систему разделения властей, включить ее в общий баланс сдержек и противовесов, поставить deep state под контроль общества, а то и вовсе ликвидировать его сакральное значение. Это чисто институциональная задача, которая может и должна быть решена конституционно-правовыми методами в рамках общей политической реформы.

Возможно, на данном этапе лучший способ ее решения – переход к парламентской демократии. Так или иначе, в России не должно оставаться политической институции (как бы она ни называлась), которая возвышается над всеми другими ветвями власти и имеет полномочия, не уравновешенные симметричными полномочиями других ветвей. Только в этом случае «золотая акция» демократии останется у общества, а не будет экспроприирована группировкой, близкой к верховному правителю.

Но даже если реализовать столь глубокую институциональную реформу на практике, сделает ли это Россию успешным и демократическим государством?

Ответ не выглядит простым: демократическим – да, успешным – нет. Причина такой неоднозначности – в тех системных вызовах и сбоях, с которыми демократия сталкивается сегодня повсеместно: не только в России, а во всем мире, в том числе и на Западе — в своей альма-матер. Просели прежде всего электоральные механизмы, в основе которых – работа партийных машин. В условиях развитого информационного общества партии перестали быть единственными и даже главными инструментами политической мобилизации.

В наши дни такими инструментами стали компактные и мобильные группы активистов, не имеющие широкого представительства в массах, но способные при достаточном ресурсном обеспечении очень быстро установить с ними контакт через современные медиа и направить движение масс в желательном для себя направлении.

При этом возможные источники ресурсного обеспечения в современном мире весьма диверсифицированы и с трудом поддаются публичному контролю даже в обществах с устойчивыми демократическими традициями и стабильными государственными институтами.

Значение этих перемен в функционировании демократии неоднозначно. С одной стороны, они делают политическую систему более динамичной, адаптивной и, естественно, открытой. С другой – открывают широчайшие возможности для манипуляции общественным сознанием, провоцируют нездоровый популизм и тем убивают саму суть электорального процесса. Пока не очень ясно, как научить демократию работать в принципиально новых условиях. Одно ясно совершенно: если выстроить в России лишь демократию вчерашнего дня, то, вопреки всем усилиям и понесенным жертвам, она не заработает и весь проект окажется провальным, еще не начавшись. А сама идея демократии дискредитируется еще больше.

Выходит, что у России нет иного выбора, кроме как попытаться стать не просто демократическим, а самым передовым демократическим обществом, при созидании которого задействованы новейшие политические технологии. Трудность в том, что подсмотреть, как это делается у других, тоже особенно негде. Мы обречены вновь стать страной социального и политического творчества. В который раз! И происходит это не по нашей собственной воле. Просто у других есть возможность потянуть время, поэксплуатировать имеющийся политический капитал, а у России такой возможности нет: нам и так и так надо строить демократическую систему почти с нуля, а значит – совершенно по-новому, на свой страх и риск, полагаясь больше на свою интуицию, чем на чужой опыт. Эту проблему недооценивают некоторые российские либералы-западники, слишком догматически относящиеся к подходам, наработанным в Европе.

Кроме обязательной программы демократии, сводящейся в первую очередь к грамотному исполнению институциональных реформ, призванных разрушить российское самодержавие системой разделения властей, Россию ждет большая демократическая произвольная программа, от качества исполнения которой в значительной мере и зависит общий успех. И эта программа не будет простой. Степень сложности демократической системы должна быть адекватна степени сложности современного общества.

Позволю себе аналогию. И в мелком торговом предприятии, и в гигантском международном концерне действует один и тот же принцип: акционеры (участники) принимают главные решения большинством голосов. Но механизм реализации права большинства у этих фирм разный. Гигантский многопрофильный концерн не может управляться так же, как маленькая лавка. В нем заложено множество специальных механизмов, предотвращающих возможность совершения большинством ошибок (на деле довольно частых), эти механизмы гарантируют права меньшинства, но мешают ему тормозить работу предприятия и злоупотреблять своими правами.

Так же и в государстве: демократия – это очень сложная система (возможно, более сложная, чем авторитарная власть), причем это всегда «индпошив» под конкретную страну и исторический момент.

Сделать такую работу для огромной, территориально, культурно, природно-климатически разнообразной России непросто. Отсюда и мысль, что надо экспериментировать с парламентскими формами, допускать асимметрию и, конечно, выводить как можно больше решений вниз, децентрализовать все, что поддается децентрализации. Надо исходить из того, что реальной, классической партийной системы в России как не было, так уже никогда и не будет. Стало быть, электоральный механизм мы выстроим вокруг чего-то другого – того, что приходит ныне на смену традиционным партиям.

Ко всему этому надо готовиться сейчас, незамедлительно разворачивая дискуссию о политической форме будущей российской демократии, не откладывая поиск решений на потом, потому что потом времени уже не будет. И это должны быть не пустые заклинания о пользе демократии и не треп о ее общих принципах.

Это должен быть разговор о деталях, с привлечением экспертов и максимально широкого круга интересантов: ведь именно в демократических деталях прячется авторитарный дьявол. Его-то мы и просмотрели в «самой лучшей» Конституции 1993 года. Нельзя, чтобы эта ошибка повторилась.

Продолжение следует...

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=7082020153829&oldnumber=824