|
| К свежему номеру |
Роскошь Общения Анатолий Катц: «Подводить итоги не время – жизнь продолжается…»
Светлана ТЕНЕТКО Представить нашу филармонию без Анатолия Иосифовича мне довольно сложно; такое чувство, что он в ней был, есть и будет всегда – такой вот человек-эпоха – Анатолий Катц. На юбилейном концерте был полный аншлаг. Друзья, коллеги, ученики, поклонники таланта и другие произносили речи, читали стихи и оды юбиляру, а он, порой слегка смущаясь, принимал поздравления. И с нескрываемой гордостью и нежностью смотрел на своих детей и учеников. А перед этим так светло, по-моцартовски легко сыграл второй концерт Бетховена, что даже профессионалов сбил с толку. Да что Бетховен перед семейным джазовым трио, когда Анатолий Катц не только играет, но и поет джаз!
Корр.: Анатолий Иосифович, как получилось, что Вы начали заниматься музыкой? Это было Ваше желание, продолжение семейной традиции или просто «за компанию»?
А. Катц: Профессию музыканта придумывают родители. Это редкие случаи, когда ребенок сам проявляет какие-то гениальные способности: например, Моцарт или Чайковский.
Я был нормальным советским ребенком. И когда мы вернулись из эвакуации, я пошел в нормальную советскую школу № 203 города Ленинграда в Дзержинском районе. Там нужно было обязательно записываться в какой-то кружок. Почему я записался в танцевальный – понятия не имею. Договорились с моим соседом по парте. Стали ходить на занятия. Танцевали мы матросский танец. И с этим танцем мы выступали на новогоднем представлении в школе. Так случилось, что моя мама на этом концерте села рядом с преподавательницей музыки, которая пришла со своей подругой и, глядя на наш танец, сказала: «Посмотри, вот у этого мальчика хороший ритм, ему нужно учиться музыке». Маме этого было совершенно достаточно, и через два дня мы пошли к этому преподавателю, Ольге Васильевне Малышевой, у которой я начал заниматься. Вот с этого все и началось.
Корр.: Инструмент тоже мама выбрала?
А. Катц: Ольга Васильевна была преподавателем по классу фортепиано, а дома стояло пианино. Но музыкантов у меня в семье не было.
Корр.: И все же, чем так «зацепила» музыка, что Вы решили остаться с ней?
А. Катц: Я так полагаю, что какая-то своя «музыкальная закваска» у меня есть: мама и папа были музыкальными людьми. Но дело, думаю, в том, что это система советской школы. Потому что музыкальная консерваторская десятилетка отличалась тем, что там одновременно проходили все: специальность (фортепиано) и физику, занятия сольфеджио и гармонией и химию, географию – мы все это проходили там. Замечательные были учителя. Потрясающий был литератор – Нелли Наумовна Рабкина, которая нас всех научила читать и понимать написанное.
Прибавьте к этому ауру Ленинграда, возможность бывать на концертах…
Очень большую роль играет общее культурное образование: литература в первую очередь. Я это все помню со школьной скамьи.
Почему-то именно тогда я стал собирать книги.
Корр.: Любовь к собирательству привила Вам преподаватель литературы?
А. Катц: Нет, она нам просто рассказывала. А я ходил по букинистическим магазинам, тогда цены были невысокие, хотя денег не было ни копейки. У меня до сих пор есть книги, которые я покупал еще в школьные годы.
Тогда открыл для себя футуристов, у меня до сих пор есть ранние сборники прижизненных изданий Маяковского, Пушкина…
Корр.: А Вы помните первую книгу, положившую начало коллекции?
А. Катц: Это был несколько странный тандем. Как-то мой товарищ сказал, что открывается новый букинистический магазин на ул. Союза Печатников, пойдем, мол, посмотрим, что там. У меня было всего-то рублей 17, и на эти деньги я купил Крученых, сборник под названием «Взорваль» (сейчас стоит бешеных денег) и сборник стихов Кирсанова, который мне очень нравился.
Аура искусства затянула. Я много ходил в театры. Кончилось тем, что решил, что нужно «завязывать» с музыкой и переходить учиться какой-либо театральной профессии. Где-то в девятом классе я записался в самодеятельный драматический театр ДК им. Кирова, попав опять к замечательным педагогам: Федору Михайловичу Никитину, актеру еще немого кино, Оскару Яковлевичу Ремезу. Я даже играл на сцене в спектаклях «Баня» Маяковского, «Страницы жизни» Розова, в шекспировской «Ромео и Джульетте» у меня была роль Бенволио.
Корр.: И все же музыка взяла верх над театром…
А. Катц: Музыка пересилила по другой причине, если честно говорить. Я окончил школу и меня не приняли в Ленинградскую консерваторию. Грозила армия, родители переполошились и вспомнили, что в Саратове есть родственники (папа родился в Камышине, брат мой старший вообще родился в Саратове), значит – поехали в Саратов.
Корр.: Как сейчас говорят, Вы «откосили» от армии поступлением в консерваторию…
А. Катц: Совершенно верно. Армию я благополучно миновал.
Корр.: А сочинять Вы когда начали? Ведь Вы писали музыку не к одному спектаклю нашего ТЮЗа…
А. Катц: Это дело такое… У меня хороший слух - и гармонический, и мелодический. Еще со школьных лет играю по слуху, например, «Подмосковные вечера» могу сыграть в любой тональности. И так со всеми популярными песнями – спокойно могу наиграть по слуху.
Поэтому, условно говоря, могу комбинировать звуки. Впервые ко мне обратились с просьбой написать музыку к эстрадному спектаклю театра Волгина и Зеленской «Улыбка», потом Горелику писал для театра «Микро»… Вот с этого все началось…
Я пишу музыку только по заказу. У меня нет такого – сесть за рояль и начать сочинять. А по заказу – пожалуйста. Потому что я понимаю идею, что от меня требуется… Последнее, что было заказано, – это музыка к тюзовскому спектаклю «Дюймовочка». Получилась такая сказочная тюзовская тетралогия: «Золотой ключик», «Маленькая Баба-Яга», «Пеппи Длинныйчулок» и «Дюймовочка».
Корр.: Анатолий Иосифович, Вы закончили аспирантуру в Москве и вернулись в Саратов, не оставшись ни в одной из столиц. Чем так привлекла филармония, в которой Вы работаете не один десяток лет? Вы, как Ираклий Андроников, мечтали о работе в филармонии?
А. Катц: Не остался в Москве, наверное, по собственной глупости. К тому времени у меня была уже семья, родился сын, поэтому я вернулся в Саратов и начал работать в консерватории. После двух лет работы в консерватории вдруг получил предложение стать солистом филармонии. Филармоническое руководство устроило нам с Альбертом Таракановым своеобразный конкурс – мы оба играли по сольному концерту. Кончилось все тем, что взяли на работу нас обоих. С тех пор, с 1966 года, я работаю в филармонии и счастлив этим, потому что филармоническая работа в какой-то степени интереснее педагогической.
Если говорить о ситуации в нашей педагогической системе, то понадобится много времени. Студенты после музыкальных училищ приходят, не зная ничего. А ведь профессия музыканта требует не только умения владеть инструментом, но и знаний в смежных областях искусств. Я, например, на концерте незнакомого музыканта через десять минут могу многое о нем рассказать: что он читает, что он любит, что он знает, какую живопись предпочитает – голландцев или импрессионистов. Это все слышно по его игре.
Корр.: Анатолий Иосифович, почему Вы сейчас не пишете рецензий или критических статей на музыкальные темы? Как-то Вы сетовали на то, что с музыкальной критикой у нас не складывается. На мой взгляд, здесь просто раздолье для выпусников-музыковедов, ведь по большей части журналисты у нас многостаночники.
А. Катц: Когда я уйду на пенсию, тогда я начну писать критические статьи. А пока я являюсь художественным руководителем филармонии, я не имею права писать о своем собственном «продукте».
Почему не пишут музыковеды – это вопрос, который я регулярно задаю на Ученом совете. Мне отвечают, что они занимаются наукой. Писать рецензии не умеют и не хотят. Наши музыковеды не умеют слушать, оценивать, не знают технологии. Они сидят и углубленно изучают гармонию позднего Скрябина или раннебарочные системы нотной записи – их готовят именно к этому.
Корр.: Вы долгое время были в числе «невыездных». Как Вы попали в список саратовских диссидентов, неужели страсть к библиофильству сыграла злую шутку?
А. Катц: Это долгая история… Когда я приехал в Саратов, то сразу стал заглядывать в букинистический магазин, в котором работал Юрий Леонардович Болдырев, который меня приметил и познакомил с саратовской интеллигенцией: Борисом Беловым, поэтом и литературоведом, Борисом Ямпольским, отсидевшим по политической статье в лагерях и работавшим тогда художником в кинотеатре «Победа».
Борис Белов мне открыл Мандельштама, которого я не знал, он часами читал Цветаеву, Заболоцкого – то, что меня воспитывало. Кончилось тем, что всю эту литературу, – а я ведь еще и «книжник», – начал собирать.
Мы стали на «черных» рынках покупать «запрещенную» литературу. Мои московские друзья время от времени привозили так называемый «самиздат», который я привозил в Саратов, и мы все читали.
Мы, наверное, слегка «раздухарились», потому что начали раздавать эти книги направо и налево, читать, обсуждать, перепечатывать, переписывать…
Кончилось все тем, что в 72-м году у меня был обыск. Комитет госбезопасности занялся мной, Болдыревым, Ямпольским, Штерном, Селезневым… Меня привезли домой и попросили добровольно выдать всю «запрещенную» литературу. Какие-то отдельные страницы отдал, а когда мне сказали, что есть какие-то еще переплетенные книги, то понял, что нас кто-то «заложил» (конечно, этого мы выяснить никогда уже не сможем). Пришлось выложить все, что было.
Меня уволили из консерватории, но в филармонии я остался – за меня мощно вступился профсоюз. Директор филармонии, бывший работник КГБ, не только хотел меня уволить, но и снять звание лауреата Международного конкурса; ему, правда, объяснили, что не в его это власти.
И на пять лет меня посадили в «карантин» – нигде не играл и не преподавал, работал в филармонии концертмейстером, получал какую-то маленькую зарплату… Это произошло в тот момент, когда мне предложил с ним работать и гастролировать Игорь Ойстрах. Мы уже съездили в Югославию и Польшу, впереди было еще много зарубежных поездок. Естественно, меня закрыли основательно – до 92-го года – на двадцать лет. В 92-м пригласили в Италию провести мастер-класс, и меня, наконец, выпустили.
Корр.: Вы в юбилейный год подводите какие-то итоги или считаете, что пока еще не время?
А. Катц: Я думаю, что подводить итоги никогда не время, потому что жизнь-то продолжается. Я не чувствую себя семидесятипятилетним никак. Идет какой-то очень странный отсчет – чем старше становишься, тем моложе.
Я терпеть не могу юбилеи. Я начинаю «съеживаться», когда говорят, какой я гениальный, замечательный и прочее. Чепуха это все.
Корр.: В таком случае, что бы Вам хотелось запланировать на ближайшие -надцать лет?
А. Катц: Да у меня все уже есть. У меня замечательные дети, внук и правнук.
Корр.: Что порадовало или удивило бы Вас как подарок ко дню рождения?
А. Катц: Я с детства не умею заниматься дома: пианино было старенькое, и я уходил заниматься в школу. Учась в консерватории, в силу определенных причин занимался там вечерами и даже ночами. Как-то было не до покупки хорошего инструмента. Со временем дома появилось какое-то жуткое пианино фирмы «Калужанка», к которому я почти не притрагиваюсь.
И в день моего рождения, в Москве, происходит такая история. Мы с дочерью Мариной по пути в пиццерию, где собирались отметить мой день рождения, заходим к одному из наших друзей, работающему в салоне музыкальных инструментов «Бехштейн». Меня проводят в комнату, где стоит удивительной красоты пианино, обвязанное красной лентой с какими-то розочками. Моя дочь говорит: «Папа, это тебе». Я совершенно обалдел. Пианино приехало ко мне домой, я за него сел и понял, что наконец-то буду заниматься дома. Хотя это рискованно – много отвлекающих факторов в виде компьютера, телефона. Буду пересиливать себя…
Этот подарок – самое лучшее, что могло произойти.
Весь номер на одной странице
|
Кто-то с трёх раз отгадает, что это за «мужик в пинджаке» запечатлён на этом снимке? Мало того, он запечатлён ещё и в бронзе, и стоит на Набережной Космонавтов, где космонавтами и не пахнет». 
26 марта 1989 года состоялись выборы народных депутатов Союза ССР, первые выборы высшего органа власти Советского Союза, на которых избирателям впервые предоставлялся выбор между несколькими кандидатами в депутаты. Впервые в Союзе ССР происходило публичное обсуждение различных предвыборных программ (в том числе и на теледебатах). 
Друзья, главный вопрос: как же так получилось? Почему Путин и олигархический режим в очередной раз победили в России. Кто-то скажет: нарушения, грязная политика. Безусловно, всё это важно и имеет место быть, но только лишь этим ограничиваться неправильно и не позволит нам увидеть ситуацию объективно. 
Движение «Голос» практически ежегодно фиксировало ухудшение ситуации с правами избирателей. К сожалению, именно президентские выборы все последние 24 года демонстрировали своего рода антистандарт проведения избирательных кампаний. Но никогда еще мы не видели президентской кампании, которая настолько не соответствовала бы конституционным стандартам. 
28 февраля, в Саратове у памятника Вавилову общественник Андрей Калашников провел одиночный пикет против введения цензуры в России. На пикете присутствовала корреспондент ИА «Свободные новости». 
18 января 2024 года в музее К.А. Федина прошел вечер памяти Алексея Слаповского (1957 – 2023). На вечере собрались друзья, коллеги, близкие люди, читатели и почитатели его таланта. 
Политик Екатерина Дунцова, которой ЦИК отказала в регистрации в качестве кандидата в президенты, представила в Саратове партию «Рассвет», созданием которой занимается её команда. 16 февраля на встречу с ней в деловом центре «Спутник» пришли порядка 60 человек. 
18 февраля в сквере на улице Грибова, одном из гайд-парков Саратова, состоялся митинг за перенос площадки строительства будущего Столыпинского индустриального парка. 
