|
| К свежему номеру |
Между местью и забвением: концепция переходного правосудия для РоссииНастоящий материал (информация) произведён, распространён иностранным агентом Автономная некоммерческая организация «Институт права и публичной политики» либо касается деятельности иностранного агента Автономная некоммерческая организация «Институт права и публичной политики»
Н.А. БОБРИНСКИЙ, С.М. ДМИТРИЕВСКИЙ Безнаказанность преступлений стала в России обыденностью. О ней регулярно сообщают средства массовой информации и правозащитные организации. Сотни таких случаев были рассмотрены в международных механизмах защиты прав человека, прежде всего в Европейском Суде по правам человека. Эту проблему признают и представители властей. Продолжение. Начало см. в № 9 (838) от 22.10.2021
Глава 5. Иные серьёзные нарушения прав человека
В главах 2-4 были описаны основные, наиболее очевидные группы нарушений, которые в первую очередь нуждаются в исправлении средствами переходного правосудия. Разумеется, список серьёзных нарушений закона, оставшихся без надлежащего правового реагирования, ими не исчерпывается.
При подготовке доклада авторы составили достаточно широкий перечень таких правонарушений, систематизированных по контекстам их совершения. Ввиду ограниченного объёма доклада у нас нет возможности подробно рассматривать каждый из них. Мы ограничимся здесь перечнем подобных правонарушений и последующим кратким комментарием относительно возможности и целесообразности включения их в число объектов переходного правосудия.
1. Нарушение права на жизнь, пытки и иное бесчеловечное обращение:
1.1. Насилие в закрытых учреждениях (системах) и ненадлежащее реагирование на такое насилие.
1.1.1. Применение представителями власти насилия в контексте деятельности по поддержанию общественного порядка и расследованию преступлений с целью получения показаний.
1.1.2. Применение представителями власти насилия в отношении лиц, находящихся в местах лишения свободы, а также организация или подстрекательство других заключённых к применению такого насилия.
1.1.3. Применение сотрудниками медицинских учреждений насилия в отношении пациентов (в первую очередь – в психоневрологических интернатах).
1.1.4. Применение насилия в системе учреждений для детей, оставшихся без попечения родителей, сотрудниками учреждения, а также организация и подстрекательство к применению такого насилия со стороны других детей, находящихся в учреждении.
1.1.5. Применение насилия в контексте прохождения военной службы.
1.2. Ненадлежащее обращение в закрытых системах, не связанное с применением насилия, и недостаточность мер для исправления ситуации.
1.2.1. Бесчеловечное обращение, не связанное с применением насилия, в учреждениях Федеральной службы исполнения наказаний (далее – ФСИН): ненадлежащие условия содержания в следственных изоляторах (далее – СИЗО), исправительных колониях и тюрьмах, ненадлежащие условия транспортировки заключённых, неоказание надлежащей медицинской помощи в местах заключения.
1.2.2. Ненадлежащее обращение с пациентами закрытых медицинских учреждений.
1.2.3. Ненадлежащее обращение в контексте прохождения военной службы.
1.3. Ненадлежащее реагирование на применение насилия со стороны частных лиц вне закрытых учреждений/систем.
1.3.1. Ненадлежащее реагирование на домашнее насилие и сексуальное насилие в отношении женщин.
1.3.2. Ненадлежащее реагирование на насильственные преступления на почве расизма и ксенофобии.
2. Неправомерные ограничения права на свободу собраний, не связанные с преследованием политических оппонентов:
2.1. Ограничение права на свободу собрания по вопросам экологии, градостроительства, землепользования и иным важным для местного населения или представителей профессиональной группы вопросам.
2.2. Применение насилия, необоснованные задержания и привлечение к ответственности активистов экологических и градозащитных групп (движений).
2.3. Запреты проведения массовых мероприятий представителям ЛГБТ-сообщества.
3. Неправомерное ограничение свободы объединений:
3.1. Комплекс законодательных и административных мер по вмешательству в деятельность неправительственных организаций и групп гражданского общества, в том числе законодательство об иностранных агентах и нежелательных организациях.
4. Преступления в отношении правозащитников, юристов и журналистов в связи с их профессиональной деятельностью:
4.1. Организация и подстрекательство к преступлениям против правозащитников, юристов и журналистов, а также членов их семей, их собственности и собственности их организаций в связи с их профессиональной деятельностью.
4.2. Ненадлежащее реагирование на указанные преступления.
5. Дискриминационные практики и отсутствие надлежащего реагирования на дискриминацию со стороны частных лиц:
5.1. Ненадлежащее реагирование на нарушения трудовых прав мигрантов, представителей этнических меньшинств и людей с инвалидностью.
5.2. Дискриминация по признаку принадлежности к религии с использованием законодательства об экстремизме.
5.3. Дискриминация людей с инвалидностью и представителей этнических меньшинств в сфере образования и ненадлежащее реагирование на случаи такой дискриминации.
6. Нарушение экологических и культурных прав, повлекшее невосполнимый вред:
6.1. Уничтожение и (или) причинение невосполнимого вреда памятникам природы, ценным охраняемым природным территориям, в том числе вследствие необоснованного отказа (по коррупционным или иным мотивам) государственного органа предоставить таким объектам или территориям охраняемый статус.
6.2. Уничтожение и (или) невосполнимое повреждение объектов культурного наследия народов России, включая архитектурные ансамбли, охранные зоны, достопримечательные места, историко-градостроительные комплексы исторических населённых мест, в том числе вследствие необоснованного отказа (по коррупционным или иным мотивам) государственного органа предоставить таким объектам или территориям охраняемый статус.
6.3. Ненадлежащее правовое реагирование на нарушения, перечисленные в пунктах 6.1 и 6.2 со стороны правоохранительных и надзорных органов.
7. Неправовые законы в области усыновления – запрет на усыновление гражданами США.
8. Фундаментальные нарушения права на справедливое уголовное судопроизводство, не связанные с насилием (включая нарушения права на защиту и фабрикацию уголовных дел).
На первый взгляд, все перечисленные выше нарушения могут рассматриваться в качестве достаточно серьёзных, а сохранение их в безнаказанности широко распространено либо носит даже системный характер (нарушение, указанное в пункте 2.3, вообще является частью официально провозглашённой политики государства; то же самое, с некоторыми оговорками, можно сказать и о пункте 3.1). Таким образом, формальных препятствий для отнесения их к предмету переходного правосудия, в соответствии с избранными нами критериями, не имеется.
Нужно, правда, оговориться, что некоторые обозначенные здесь линии поведения следует рассматривать не изолированно, а отнести к уже описанным в предыдущих главах контекстам. Так, неправомерное ограничение свободы объединений, включая принятие и исполнение законодательства об иностранных агентах и нежелательных организациях (пункт 3), может рассматриваться как мера, реализованная в контексте стратегии незаконного удержания власти. Несомненно, что правящий в России режим воспринимает любую независимую от него общественную деятельность, в особенности правозащитную, как враждебную и инспирированную извне недружественными силами. Ни риторика главы государства («шакалящие у посольств»), ни публичные заявления других представителей власти, не говоря уже об официальной пропаганде, не оставляют в этом никакого сомнения. Поэтому поправки осени 2012 года в законы «О некоммерческих организациях» и «Об общественных объединениях», предусматривающие выделение дискриминируемой категории некоммерческих организаций, которые описываются как «организации, выполняющие функции иностранного агента», а также принятый в 2015 году закон о нежелательных организациях вполне вписываются в общую стратегию властей, напуганных протестами 2011-2012 годов, заключающуюся в усилении давления на институты гражданского общества, стигматизации их в образе врага и раздувании пропагандистской истерии. Сюда же следует отнести и преступления против правозащитников, юристов и журналистов (пункт 4). Эти нападения, по сути, преследуют те же цели, что и законодательное ограничение деятельности институтов гражданского общества, и вряд ли вообще могут рассматриваться вне политического контекста (см. параграфы 2.2 и 2.6 главы 2 настоящего доклада). К тому же контекстуальному блоку «политических правонарушений» может быть отнесён и запрет на усыновление российских сирот гражданами США и некоторых других стран (пункт 7), который совершенно официально был принят в качестве ответа на американский «акт Магнитского», предусматривающий персональные санкции для нарушителей прав человека в России. К нему примыкают законодательные поправки, связанные с преследованием граждан за «пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений». Оба этих закона были рассчитаны, прежде всего, на создание пропагандистского эффекта, в рамках которого правящий режим объявлялся блюстителем нравственности, а его оппоненты стигматизировались в качестве защитников «сексуальных извращений» и зарубежных «усыновителей-убийц». Репрессивные меры, применяемые к нарушителям этих законов, были рассмотрены нами в параграфе 2.6 главы 2. Что касается остальных нарушений, то, если отталкиваться от их серьёзности и распространённости, наибольшее внимание привлекают три подгруппы. Во-первых, это пытки и другие формы жестокого обращения, применяемые сотрудниками правоохранительных органов в контексте деятельности по поддержанию общественного порядка и в ходе расследования преступлений (пункт 1.1.1). Во-вторых, это комплекс нарушений, связанных с функционированием пенитенциарной системы. Данные нарушения колеблются в широком спектре от дурных условий содержания, достигающих порога жестокого обращения, до пыток, убийств и систематического использования де-факто рабского труда заключённых (пункт 1.1.2). В-третьих, это основанная на насилии система подавления личности в Вооружённых силах, в просторечии «дедовщина», известная также под эвфемизмом «неуставные взаимоотношения» (пункт 1.1.5). Данная система также включает в себя пытки, убийства и различные виды жестокого обращения.
О широких масштабах распространения пыток, совершаемых в контексте правоохранительной деятельности, дают представление как социологические исследования, так и данные правозащитных организаций. Подобную категорию пыток можно смело назвать одной из фундаментальных проблем российской действительности, бичом отечественной правоприменительной практики. По данным социологов, почти каждый десятый взрослый россиянин хотя бы раз испытал на себе пытки. В «классических» случаях пытки применяются с целью понуждения подозреваемого к даче нужных следствию показаний против себя или третьих лиц (иногда для правоохранителей заведомо ложных), однако широко распространены и другие сценарии: пытки при задержании, пытки в отношении административно задержанных, пытки в медицинских вытрезвителях и другие. Зачастую насилие не мотивировано какими-то рациональными соображениями и служит для сотрудника правоохранительных органов формой удовлетворения его нездоровых наклонностей к доминированию и жестокости. Нельзя сказать, чтобы государство вообще ничего не предпринимало для борьбы с пытками. В последние годы существование проблемы нехотя признаётся властями как на национальном, так и на международном уровне. Однако в целом безнаказанность пыток остаётся правилом, а случаи привлечения за них должностных лиц к уголовной ответственности – счастливым исключением, за которым обычно стоит либо громкий скандал общероссийского масштаба, либо кропотливая и многолетняя деятельность нескольких специализированных правозащитных организаций, работающих по методике «общественного расследования». Об уровне безнаказанности пыток можно судить по следующим показателям: Нижегородское общественное объединение «Комитет против пыток» (далее – КПП) на своём сайте разместило список «установленных фактов пыток» – всего 201 – и список лиц, осуждённых за пытки, – в нём 145 человек. Из сопоставления двух списков следует, что обвинительные приговоры в отношении хотя бы одного виновного вынесены лишь по 56 установленным фактам из 201. Иными словами, 72% подтверждённых КПП (на основании высоких стандартов доказывания, принятых в этой организации) случаев пыток остаются безнаказанными.
Таким образом, пытки в России практически всегда сопровождаются двойным нарушением, обусловленным неэффективным расследованием жалоб на их применение. Одним из знаковых документов, констатирующих проблему неэффективности расследования жалоб на пытки, стало постановление по делу Михеев против России. За последние годы число решений ЕСПЧ по российским делам, касающихся ненадлежащего расследования пыток, существенно возросло. В лучшем случае данное нарушение статьи 3 Европейской Конвенции проявляется в пассивности следственных органов, которые не предпринимают необходимых действий для проверки жалоб или проводят такие действия с существенной задержкой. В худшем случае происходит прямой саботаж расследования – следователи отказываются допрашивать свидетелей, на которых потерпевшие прямо указывают как на очевидцев преступления, не желают приобщать к материалам дел документы, изобличающие должностных лиц, оказывают давление на жертв и свидетелей, иными способами стараются оградить предполагаемых преступников от установленной законом уголовной ответственности. В случае, когда одни должностные лица выгораживают других, в ход идут самые нелепые объяснения, казалось бы, неоспоримых фактов. Ситуация усугубляется ещё и тем, что подобный саботаж обычно не влечёт за собой каких-либо неблагоприятных последствий для недобросовестного следователя, даже если его процессуальные решения признаются незаконными и отменяются вышестоящим начальством или судом. Напротив, практика показывает, что именно такие сотрудники часто поощряются быстрым продвижением по службе и премиальными выплатами.
Даже при привлечении сотрудников правоохранительных органов к уголовной ответственности за пытки примерно в половине случаев их приговаривают к лишению свободы условно, что зачастую воспринимается как несоразмерно мягкое наказание за это тяжкое преступление.
Об уровне безнаказанности пыток свидетельствует то, что Комитет министров Совета Европы не нашёл оснований для завершения надзора за исполнением ни одного (!) из 364 случаев нарушений Россией процедурных обязательств по расследованию пыток и бесчеловечного обращения, установленных Европейским Судом по правам человека.
Сказанное позволяет утверждать, что практика применения пыток в контексте правоохранительной деятельности, равно как и практика безнаказанности за это преступление, являются не суммой отдельных досадных эксцессов, но системной проблемой российской правоохранительной и правоприменительной практики.
То же самое можно сказать и о нарушениях, сопряжённых с деятельностью пенитенциарной системы. При этом неправительственное расследование таких нарушений специализированными правозащитными организациями дополнительно осложнено. Если случаи дурных условий содержания, достигающих порога жестокого и бесчеловечного обращения, подтверждены в огромном количестве решений ЕСПЧ, то даже надлежащая проверка жалоб на пытки, поступающих из мест заключения, оказывается для общественных организаций и независимых юристов крайне затруднённой ввиду абсолютного контроля администрации пенитенциарных учреждений (которая и обвиняется в незаконном насилии) над судьбами лишённых свободы лиц. Для того, чтобы заставить жалобщиков отказаться от своих показаний, у сотрудников мест лишения свободы имеется масса возможностей, одна из которых – угроза сексуального насилия – универсальный инструмент устрашения, почти всегда безотказно работающий в условиях российской тюремной субкультуры. Наиболее вопиющие случаи нарушения фундаментальных прав в местах лишения свободы касаются системных преступлений, а именно систематического использования насилия, для того чтобы сломить волю заключённых, а также систематического использования рабского труда в интересах администрации. Реакция государства на эти нарушения та же, что и в случае пыток, применяемых в процессе правоохранительной деятельности, и заключается лишь в том, чтобы принимать во внимание лишь отдельные, изолированные факты привлечения к уголовной ответственности по скандальным эпизодам. Вместе с тем происходит это на фоне систематического отказа органов следствия проводить эффективное расследование подавляющего большинства таких нарушений.
Что касается ситуации в Вооружённых силах, то дедовщина является распространённым явлением, с которым имели несчастье познакомиться многие россияне мужского пола, проходившие военную службу по призыву. Серьёзность этого «обычая» может колебаться (в зависимости от конкретной воинской части и временного периода) от достаточно «невинных» физических наказаний, как, например, лишение сна, принуждение к избыточному труду, избыточным физическим упражнениям и прислуживанию другим военнослужащим, до систематического жестокого обращения, изысканных истязаний и посягательства на человеческое достоинство, а также до сексуального насилия, убийств и доведения до самоубийства. Государство в лице Министерства обороны неоднократно признавало существование этой проблемы и объявляло кампании по борьбе с неуставными отношениями, но фактически мы снова видим систематическую практику отказа проводить эффективное расследование и отдельные случаи привлечения к ответственности по «громким» эпизодам. Отличие дедовщины от пыток в контексте правоохранительной деятельности и функционирования мест содержания под стражей состоит в том, что если в последнем случае преступления дурного обращения совершаются представителями государства либо третьими лицами по подстрекательству последних (пытки одних заключённых руками других заключённых с целью получения нужных следствию показаний – так называемые «пресс-хаты»), то в случае дедовщины преступления совершаются старослужащими солдатами в отношении своих недавно призванных сослуживцев. Эти отношения внутри возрастной иерархии, в которой старшие по призыву солдаты «имеют право» и даже «обязаны» (под угрозой стигматизации) распоряжаться человеческим достоинством младших, остаются устойчивым элементом субкультуры Вооружённых сил России, доставшимся им в наследство от Советской армии. Формально и жертвы, и мучители являются представителями государства, и по прошествии времени каждый военнослужащий проходит ротацию, переходя из одной категории в другую. Таким образом, значительная часть мужского населения страны проходит через специфическую школу стигматизации, в которой готовность быть униженным и унижать других является частью обязательного для всех кодекса поведения. Высшее командование никогда формально не поддерживало эту практику. Однако имеется достаточное количество свидетельств о её поощрении по меньшей мере со стороны офицеров низшего и среднего звена, так как неформальные «законы казармы» делают поддержание внешней дисциплины и управление солдатами более простой задачей, чем в случае добросовестного следования требованиям армейских уставов.
Серьёзность положения во всех трёх контекстах незаконного насилия усугубляется ещё и тем, что в последние годы все российские правозащитные организации, занимающиеся общественным расследованием пыток, жестокого обращения и представляющие интересы жертв (включая защиту прав военнослужащих), подверглись интенсивному давлению со стороны властей.
Практика применения насилия в системе закрытых медицинских учреждений (пункты 1.1.3 и 1.1.4), хотя, возможно, и не имеет такого широкого распространения, как пытки в полиции и дедовщина, однако вызывает глубокую озабоченность нарушением фундаментальных прав и особой уязвимостью, беззащитностью жертв перед мучителями, под чьим полным контролем пострадавшие находятся в соответствии с законом.
Касательно нарушения фундаментальных гарантий на справедливое уголовное судопроизводство (имеются в виду не «политические», а «обычные» уголовные дела) какая-либо достоверная статистика по понятным причинам здесь отсутствует. Однако сообщения СМИ и отзывы адвокатского сообщества показывают, что проблема эта в России стоит очень остро, прежде всего в силу принятой в правоохранительных органах системы оценки деятельности в зависимости от степени «раскрываемости» и по причине отсутствия института независимой судебной власти.
Нарушения прав на сохранение культурного наследия и окружающей среды не носят столь очевидно бесчеловечный характер, как насильственные преступления. Однако их серьёзность проистекает из невосполнимости каждой такой потери (и, соответственно, невозможности реституции), из широкого распространения подобных преступлений в процессе хозяйственной деятельности и из долговременных отрицательных последствий для всего народа России, к которым они ведут. За последние десятилетия под прикрытием «патриотизма», который выводится на первый план официальной властью, страна лишилась огромного количества уникальных историко-градостроительных памятников (включая планировку и застройку исторических поселений). Объективная сложность борьбы с такого рода нарушениями заключается в том, что в подавляющем большинстве случаев речь идёт не об уничтожении юридически охраняемого объекта или комплекса, а о необоснованном отказе в предоставлении им такого статуса либо о незаконном лишении их этого статуса уполномоченными государственными органами. Как правило, такой отказ оформляется в процессуальном плане безупречно и проистекает из коррупционных мотивов, в том числе вследствие сращивания на региональном уровне власти и бизнеса (прежде всего, строительного). Это делает коррупцию системной, поскольку решения государственных органов принимаются в ущерб общественному интересу, но в пользу тех или иных частных лиц. Такая схема неизменно гарантирует безнаказанность. Но даже в тех случаях, когда уничтожению подвергается памятник, формально находящийся на государственной охране, то есть при наличии очевидных признаков уголовного преступления, надлежащее правовое реагирование является исключением, а безнаказанность – нормой.
Из предложенного в начале этой главы списка, пожалуй, только нарушения, относящиеся к пункту 1.2, очевидно, не требуют применения комплексных мер переходного правосудия. Проблема ненадлежащих условий содержания в закрытых учреждениях, которая, как правило, признаётся государством, нуждается не столько в правосудии, сколько в эффективных институциональных реформах, достаточном финансировании и эффективном контроле за расходованием средств. Хотя, возможно, государственная программа компенсации и реабилитации лиц, прошедших через содержания в таких условиях, и украсила бы любой план правосудия переходного периода, однако в российских реалиях его осуществление представляется совершенной утопией ввиду масштабов этого прискорбного явления.
Итак, остальные нарушения как формально, так и по существу заслуживают того, чтобы быть отнесёнными к объектам переходного правосудия. Между тем то, насколько целесообразно отнесение к таковым каждого из них, – отдельный вопрос. Переходное правосудие – это экстраординарный, достаточно специальный и весьма дорогостоящий механизм, не предназначенный для борьбы со всеми безнаказанными нарушениями закона, совершёнными во время существования прежнего политического режима. Предполагается, что исправление подобных нарушений должно происходить в рамках функционирования общей системы правосудия (что, разумеется, не отменяет необходимости её реформы). Поэтому, возможно, для более тщательного отбора понадобится введение дополнительных, факультативных критериев. Предварительно можно выделить три ограничения: нарушение либо было политически мотивировано, либо было связано с системной коррупцией, либо представляло собой часть индустриализированной системы незаконного насилия.
Нарушения, подпадающие под первые два критерия, были описаны в предыдущих главах. Индикатором существования индустриализированных систем незаконного насилия может выступать, как представляется, наличие устойчивых групп должностных лиц, объединённых первичной целью осуществления такого насилия (при этом конечные цели могут быть разные: продвижение по службе, незаконное обогащение и другие), а также повторяемость и систематический характер самих насильственных действий. В контексте проблемы пыток классическим примером такой системы может быть печально знаменитая история отдела полиции «Дальний» в Казани, где истязание подозреваемых в целях получения признательных показаний было едва ли не повседневностью. В течение долгого времени широкий круг сотрудников данного отдела по прямому указанию начальства и при его участии подвергали пыткам большое количество людей. Другой пример (из практики КПП) – систематические пытки и сексуальное насилие в помещении, функционирующем в режиме следственного изолятора (ПФРСИ) исправительной колонии № 14 Нижегородской области со стороны сотрудников ФСИН и со стороны других заключённых по указанию и при личном участии начальника этого учреждения в целях получения показаний. По сути, данное учреждение в течение ряда лет функционировало в качестве региональной «пресс-хаты», куда по «заказу» следователей помещали наиболее «несговорчивых» подозреваемых. Сюда же следует отнести и ситуации систематического использования рабского труда заключённых, подобные той, с которой столкнулась в колонии Надежда Толоконникова.
https://trjustice.ilpp.ru/introduction.html (Материалы, размещенные на сайте Института trjustice.ilpp.ru распространяются некоммерческой организацией, включенной в реестр организаций, предусмотренный пунктом 10 статьи 13.1 Федерального закона «О некоммерческих организациях»)
Продолжение следует…
Весь номер на одной странице
|
Кто-то с трёх раз отгадает, что это за «мужик в пинджаке» запечатлён на этом снимке? Мало того, он запечатлён ещё и в бронзе, и стоит на Набережной Космонавтов, где космонавтами и не пахнет». 
26 марта 1989 года состоялись выборы народных депутатов Союза ССР, первые выборы высшего органа власти Советского Союза, на которых избирателям впервые предоставлялся выбор между несколькими кандидатами в депутаты. Впервые в Союзе ССР происходило публичное обсуждение различных предвыборных программ (в том числе и на теледебатах). 
Друзья, главный вопрос: как же так получилось? Почему Путин и олигархический режим в очередной раз победили в России. Кто-то скажет: нарушения, грязная политика. Безусловно, всё это важно и имеет место быть, но только лишь этим ограничиваться неправильно и не позволит нам увидеть ситуацию объективно. 
Движение «Голос» практически ежегодно фиксировало ухудшение ситуации с правами избирателей. К сожалению, именно президентские выборы все последние 24 года демонстрировали своего рода антистандарт проведения избирательных кампаний. Но никогда еще мы не видели президентской кампании, которая настолько не соответствовала бы конституционным стандартам. 
28 февраля, в Саратове у памятника Вавилову общественник Андрей Калашников провел одиночный пикет против введения цензуры в России. На пикете присутствовала корреспондент ИА «Свободные новости». 
18 января 2024 года в музее К.А. Федина прошел вечер памяти Алексея Слаповского (1957 – 2023). На вечере собрались друзья, коллеги, близкие люди, читатели и почитатели его таланта. 
Политик Екатерина Дунцова, которой ЦИК отказала в регистрации в качестве кандидата в президенты, представила в Саратове партию «Рассвет», созданием которой занимается её команда. 16 февраля на встречу с ней в деловом центре «Спутник» пришли порядка 60 человек. 
18 февраля в сквере на улице Грибова, одном из гайд-парков Саратова, состоялся митинг за перенос площадки строительства будущего Столыпинского индустриального парка. 
